И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай.

Откровение Иоанна Богослова. Апокалипсис. Глава 6. Стих 5-6.

Пролог
1918 год. Под Петроградом.

Яркая, кроваво-красная заря поднималась над городом, утро обещало быть холодным, понемногу шел небольшой снег, а черные ветви мертвых деревьев поразительно контрастировали с белым снежным покрывалом земли, усиливая в глазах и на сердце тревогу. Ганс Шмидт, прадед незабвенного Эриха, тогда ещё очень молодой и многообещающий командир роты в кайзеровских войсках, поднимался вверх по узкой винтовой лестнице внутри церковной колокольни. На площадке для штаба корпуса, стереотрубы и множество штабных. Высокий, просто невероятно, чуть ли не на полторы головы выше всех остальных, генерал гордо стоял на смотровой линии, отдавая приказы.
- Вот и вы, Шмидт, - сказал он, когда увидел перед собой молодого человека, быстро откозырявшего начальству. – Сейчас начинаем. Артиллерия готова?
- Так точно, ваше превосходительство, осадные орудия наведены на цели и ждут вашего распоряжения о начале обстрела города.
- Открываем огонь! – велел генерал, затрещала лента аппарата быстрой связи, побежали вестовые и через минуту первый залп снарядов, подвозимых на платформах, каждый из них несколько метров в длину и несколько тонн весом, раздался с таким грохотом, что все зажали уши и попадали на пол, только генерал стоял прямо, не обращая внимания на шум. Он подошел к окуляру стереотрубы и долго смотрел на результат, как над городом поднимается вихрь дыма.
- Хотите взглянуть? – отодвинулся и пустил Шмидта. Тот посмотрел в трубу и увидел под огромным цейсовским увеличением весь город, как на ладони, столбы дыма над домами и начало пожаров. Возвышался купол Исаакиевского собора, пока не поврежденный бомбардировкой.
- Ваше превосходительство, собор не пострадал!
- Ничего страшного, мы продолжаем, - отвечал командующий корпусом. Новый залп был наведен точнее и собор накрыло пламенем. - Продолжайте! – приказал генерал и медленно начал спускаться вниз с колокольни во двор. Шмидт побежал за ним, еле успевая за широченными шагами. Сплошная линия батарей за ограждениями оглушительно грохотала, артиллеристы были в специальных шлемах и наушниках, чтобы сохранить слух. Колонны пехоты выходили из села и строились на опушке леса. Сделав знак сопровождающим следовать за собой, генерал направился туда и вскоре уже стоял перед шеренгами своих войск. Шмидт смешался с группой ординарцев и адъютантов чуть позади него.
- Солдаты! – громогласно сказал командир корпуса. – Перед вами Петербург! Он ждёт, когда мы первыми прибудём туда и обретём бессмертную славу! Большевики превосходят нас численностью, но ваше мужество решит исход сражения! Франция и Польша стали свидетелями вашей храбрости, которая удивит весь мир и теперь! Посмотрите! – он взмахнул рукой по направлению к городу, над которым висели тучи дыма. – Столица России у ваших ног! Тремя колоннами мы двинемся в наступление и овладеем ею! Это победа, это конец войны, это награды и чины всем вам и благодарная память потомков! За Бога, кайзера и отечество, вперёд! – он сделал несколько шагов к офицерам и добавил потише, только для них: - Господа офицеры, ведите ваши колонны прямо на город. Пленных не брать! Каждый, кто будет застигнут нами с оружием в руках, повинен смерти! – даже суровые полковники содрогнулись при этих словах, но бодро откозыряли и проследовали к своим подразделениям.
Но внезапно раздался стрекот мотоцикла и на дороге появился курьер из штаба армии. Доехав до начальства, он быстро подошел и отдал генералу пакет. Вскрыв бумагу, тот бросил взгляд на несколько строк и вдруг хваленая стойкость и выдержка оставили его:
- Безумие! Фельдмаршал извещает нас, что мир заключен и наше наступление отменяется!
Шмидт вышел вперед:
- Но мы должны атаковать!
- Это невозможно, чёрт вас раздери! Вы хотите нарушить приказ, болван? Убирайтесь вон! – высоченный генерал в гневе махал на него руками, а подчиненные разбегались от греха подальше в разные стороны.
- Сегодня к вам прибудет посол от большевиков с документами о мире, - сказал курьер, снова отдал честь, и стремительно уехал. Его словно никто не услышал. Кроме Шмидта. Командиры в недоумении и злости расходились. Все были обескуражены. Только Шмидт молча проследил за отъездом курьера и направился в один из домиков села, где он жил один. Село было очень большое, но оно словно вымерло, когда в него пришли германцы. Там, где они проходили, даже земля чернела от пороха и крови.
Придя домой, он переоделся, сменив повседневный мундир на парадный чтобы произвести впечатление и, когда прибыл посол, первым вызвался его принять в предварительной комнате штаба для обслуги. К нему проводили высокого черноволосого мужчину с волевыми чертами лица, в обыкновенной черной кожаной куртке как у рабочего, с перевязью, с барашковой шапкой, в галифе и простых солдатских сапогах, который ничуть не смутился, а как ни в чем ни бывало представился:
- Комиссар Куракин. Вот мои полномочия. Я к вашему генералу с документами о заключении мира.
Шмидт долго смотрел на него, не разрешая даже присесть. Потом подошел, взял бумаги. С каким удовольствием он бы разорвал их в клочья, а заодно и этого грубого мужлана, что явился сюда с наглой рожей, да ещё как будто не просить, а требовать приёма!
- Всё равно мы победили вас, - сказал он по-немецки. – Посыльный от бандитов нам здесь не нужен, и будь моя воля, я бы сам лично с превеликим удовольствием расстрелял тебя прямо здесь, ты, бандитский посол! - и добавил несколько слов: - Льенин унд Троцки капут!
- Я так не думаю, - вдруг по-немецки возразил ему комиссар с довольно неплохим, хотя и немного странным произношением. Шмидт рассвирепел и кто знает, что бы случилось, если бы не открылась дверь во внутренние покои и оттуда не вышла целая толпа старших офицеров. Оставалось только бросить бумаги на стол и выйти прочь. – Мы ещё встретимся, ты наглец и свинья! – бросил он комиссару. Однако больше они не видели друг друга и встретиться было суждено только их потомкам очень много лет спустя после этих событий.

Наши дни. Бонн.

Эриха Шмидта всегда удивляла энергия, с которой его руководители гонялись за неведомыми путями, постоянно искали новое, тайно вели работы, которые казались мне бредовыми. Впрочем, в данном случае имелось нечто конкретное. Его непосредственный начальник, Дивитт, конечно, умел вовлекать; Шмидт с нескрываемым интересом отнесся к его рассказу о предстоящей операции! В пухлом досье хранились документы, связанные с судьбой вещей, могущих повернуть, а то и остановить человеческую историю.
- Простите, Шмидт, – негромко сказал Дивитт, вытирая руки бумажной салфеткой. Стены, пол, потолок – все в кабинете было собрано из множества плотно пригнанных друг к другу деталей. Как, конечно, и мебель. За считанные минуты можно было разобрать на детали любой угол, проверить, не поставлена ли к нам чужая аппаратура. Даже ламп в кабинете не было, ведь именно электрическая сеть питает вражескую аппаратуру. Посетители не только сами заполняли листки пропусков, но и сами их отрывали – на специальной бумаге оставались отпечатки пальцев. Ни один документ не выбрасывался, все бумаги поступали в электрокамин, а пепел развеивался специальными вентиляторами. Такая тщательность себя оправдывала – утечки информации не случалось.
Шмидт разжег сигарету и подошел к окну.
Было утро, в ущелье улицы рычали, чуть ли не притираясь друг к другу, сотни автомобилей. Сизые облака смазывали очертания зданий, даже реклама отсюда казалась тусклой.
И голос Шмидта вдруг потускнел.
- Почему, скажем, нам просто не ввести против них новые санкции и торговую блокаду, пусть сами варятся в своем соку и подыхают от голода? – медленно спросил Шмидт. – А вот остальное… Провокации, беспорядки, массовые возмущения граждан… Да, надо испортить коммунистам их праздник, но такое… Чёрт возьми… Простите, но… Не многовато ли?
– Почему многовато? – Дивитт нимало не был смущен этими словами. – Такую операцию вполне можно осуществить, - он неторопливо откинулся на спинку удобного кожаного кресла: – Доказательства? Вы же читали досье и видели фотографии. Знаете, что там у них в Союзе творится. Страна ослабла после всех этих перемен. Разве этого мало?
Оба помолчали. Потом Дивитт сказал:
– Конечно, мы все рискуем. Но чем? Средствами.
– Не только, – усмехнулся Шмидт. – Кое–кто рискует и жизнью.
– Это так. Но риск – это работа. Это может подарить невероятные возможности.
Он наклонил голову и смотрел на Шмидта с полным пониманием ситуации.
– Главное – воспользуйтесь всеми ресурсами и делайте то, что нужно. Если это получится, я уверен в успехе. Я знаю, вы умеете всё. В данном случае вы абсолютно свободны в действиях, и пусть вас ничто не смущает.
Как бы доказывая правоту своих слов, Дивитт кивнул. Было видно, что он думал об этом много и долго.
- Но не забывайте, что есть много вещей, которые развязывают язык даже самого сдержанного, молчаливого человека, - ответил Шмидт. - Чтобы кого–то разговорить, совсем не нужен испанский сапог.

Ленинград. Вскоре после этого.

Из широко растворившихся дверей станции толпа валила на улицу. Какой смысл? Все они были похожи друг на друга, у всех в руках были кейсы. Свиду они неплохо прибарахлились. Шмидт усмехнулся: только этого и не хватало. Он не понимал, что они тут делают. Они обтекали его, крепкие, живые. Он шагнул в сторону, и в этот момент тяжелый портфель с силой ударил по колену.
– Эй, полегче!
Владелец портфеля что–то быстро сказал. Больше всего не понравились его глаза – глубокие, черные. Впрочем, донесение о проделанной работе уже было у него, а следующая бумага из центра о дальнейших действиях – у Шмидта. Он сказал что–то еще, но его окликнули – кто–то подхватил его под руку и увлек в сторону. Он оглядывался, но вернуться ему не дали. Издали уже прорывался, дробясь на рельсах, луч. Да наплевать на этого идиота! Гораздо больше Шмидта волновало другое, и все время я незаметно оглядывался.
«Ну вот ещё!» - с недовольством подумалось ему.
Бессмыслица? Вряд ли. Бессмысленной информации вообще не существует, любой информацией можно воспользоваться, а значит, нет и бессмысленных занятий. Если вам привычно и буднично говорят: «С добрым утром!» – и если вы умный человек, вы используете эту ничтожную информацию с пользой для себя. Не надо отмахиваться от такого человека – есть шанс, пусть ничтожный, что он и правда что–то такое знает.
Ожидание – вот все, что оставалось.
Откинув голову, Шмидт искоса взглянул на скучный ряд улицы, сел в машину и поехал домой. Впрочем, ему было все равно куда ехать.
«Всему свой час, и время всякому делу…». «Время родиться и время умирать…». В книге пророка Екклесиаста сказано точно.
Люди превосходно могли видеть мертвенно-бледную, цвета великолепной веленовой бумаги кожу тонкого лица Шмидта и погруженные куда-то, будто стеклянные глаза, в которых не отражалось ничего, кроме пустоты, когда он вышел из машины, поднялся на верхний этаж дома, запер за собой дверь, снял верхнюю одежду, сжёг полученную на улице бумагу, затем долго и основательно помыл руки, освежился как следует и уселся за еду.

Отредактировано Erich Schmitt (27.07.2018 23:54)

Шмидт наслаждался холодным, отменно сваренным пивом, переключая каналы в тоске, ища что-нибудь нормальное, когда тишину вечера нарушил сначала звонок, а потом и стук в дверь. Недовольно встав с дивана, он подумал: "Начинается". Хорошо, что сегодня вечером удалось вовремя сжечь бумаги. Тяжело вздохнув, он грустно поплёлся к двери, даже не стал смотреть кто там и открыл её. И увидел четверых незнакомых людей, которые с неприязнью смотрели на него. Особенно один. Тёмный, смугловатый. "Волком смотрит!" - пронеслось в голове. Нет, на бандитов не похожи, на полицию тем более. Неужели это действительно те самые? Надо бы уточнить.
- Вы из контрразведки? - спросил он. Но уже видел очертания пистолетов под одеждами. - И всё это против меня? Думаете, я стреляющая звезда боевиков, способная за секунду разрушить весь дом? Или моряк Папай, съевший банку шпината и с огромной силой готовый разорвать всех на части? У меня даже разрешение на оружие и лицензия есть. - и протянул рукояткой вперёд человеку, неизвестно почему казавшемуся главным среди пришедших.

- Да, это именно я... - проговорил Шмидт, посмотрев на документ предъявленный ему, но мало что понял, особенно имя и фамилию обладателя, там были большие буквы Ю и К, остальное очень мелко. впрочем, тот сам представился как майор Куракин. - Пятого отделения? А разве не Третьего? Обычно оно же занималось или занимается, или я ошибаюсь... Хорошо, я всё возьму, - подошёл к столу, забрал требуемые вещи и отдал их кому-то из остальных непрошенных гостей. - Ну зачем же с вами, вы видите, я не скрываюсь, не убегаю, можно было бы и здесь поговорить, к тому же я ещё не допил своё пиво! - и при этих словах осушил кружку. - А вот теперь допил! - И стал заедать жаренными колбасками по баварски, очень хорошо приготовленно.  Внезапно майор Куракин велел громким голосом обыскать дом. - Не надо пожалуйста, я же после вас ничего не найду! - но его спутники уже проводили обыск. Куракин смотрел злобно. - Перестаньте, ну для чего? - тут вдруг один агент нашёл листовки и майор спросил, что это значит. - Видите ли, - начал объяснять Шмидт, - есть люди, которые всерьёз считают, что серп и молот это смерть и голод... - но ему не дали договорить,  а взяли под руки и повели прочь. - Что вы делаете? - возмутился он. - Оставьте меня, разве я сам не могу идти? - однако не позволили и потащили вниз. Главный спросил, понятно ли, за что Эрих арестован. - Меня просили сделать ряд дел, - ответил он. - Помочь людям узнать правду.
"Интересно, что он на это ответит"? - появилась в голове новая мысль.
- Вы что, настолько уверены в своей правоте, господин майор? - почтительно и вежливо, но с дистанцией, как и подобает говорить с человеком старшим по званию, произнёс Шмидт и добавил обращаясь к его помощникам: - Нельзя ли полегче? Вы испортите мне весь мой вид, кому приятно будет выглядеть в помятом состоянии?
Они вышли на улицу и направились к машине.
- Ну скажите своим подручным, чтобы меня оставили в покое, я не собираюсь сбегать от властей, какими бы они здесь не были! - снова сказал Шмидт, но его похоже вряд ли слушали и бросили в машину, а затем водитель просто завёл мотор и поехал. Пришлось покориться. Стараясь понять, куда его везут, Эрих пробовал смотреть по сторонам. Ехали не очень долго. Наконец, остановились возле высокого здания. Его вывели и направили туда. Куракин шёл впереди. Со стороны, было непонятно, что творится у него в душе. Неужели только ненависть? Или что-то ещё? Кто прав, а кто нет, пусть рассудят другие, но зачем действовать так грубо, как будто сейчас каменный век на дворе? Что нельзя было иначе? "Сказали бы, надо вас немного побеспокоить, так мол и так". Майор что-то стал объяснять дежурным, а потом проследовал вперёд, сделав знак, чтобы Шмидта влекли дальше за ним. - Это уже несмешно, перестаньте, я не мешок картошки! - снова возмутился он при таком обращении с образованной личностью. - Этим своим задержанием меня вы уже нарушили несколько международных правил, так что давайте без глупостей!
Неожиданно, к майору подошёл другой офицер и они начали о чём-то говорить, после чего Куракин добавил несколько погромче, чтобы его могли услышать, о том, что Шмидта придётся доставить в Москву и для этой цели специальный рейс. Понимая, что протесты ни к чему ни приведут, а сделают ещё хуже, тот понял что лучше пока ничего не делать. Его поместили обратно в машину и повезли на аэродром. Там завели в самолёт и приковали наручниками к креслу. Как ни странно, все агенты и сам майор тоже отправились вместе с ним. "Ну хорошо, так посплю пока!" - решил Шмидт. - "Время-то уже позднее!" - сделал кресло пониже и закрыл глаза. Хотя его пугал страх, что дальше с ним будет, надо было восстановить силы. Поэтому он заставил себя спать, и проспал до самого прилёта. Дальше, его разбудили и уже на другой машине направились в московское здание КГБ, оно находилось в центре города. Кажется, оно имело своё собственное название. Как и каждый важный объект этого города.
- Это что и есть ваша знаменитая Любьянка? - спросил он у одного из агентов, когда они вышли из машины, но не дождался ответа, а зря. Хотелось прояснить. Куракин снова пошёл вперёд, они преодолели входные двери, поднялись по лестнице и углубились в коридоры. Наконец, майор привёл его куда-то. Там была, тусклая лампа под потолком, стол, нормальный стул, раковина для мытья рук в углу. И второй, тяжелый стул. Шмидт отвернулся от яркой лампы под потолком и опустил голову, чтобы свет не резал глаза.  Интересно, наверное, такие лампы здесь вешали специально, чтобы деморализовать обвиняемого, подавляя психологически, не давая возможности скрыть свои эмоции. Тем временем, майор сел напротив. Смотря на него, Шмидт все сильнее понимал, что раньше где-то уже его видел. И вдруг вспомнил.
Это было на открытых учениях в этом году, куда пригласили в качестве зрителей иностранных дипломатов, атташе и их помощников. Где-то за городом, проводились летние учения войск, и Шмидта в составе делегации от его страны, тоже пригласили туда. В поисках своего начальника, он проходил мимо солдата охраны и заметил, что на него не реагируют, остановился и начал ругаться:
- Ты что, не видишь, офицер приближается? Почему стоишь столбом, ты, дурак, скот безмозглый, идиот? - солдат понял свою ошибку и поднёс руку к козырьку, но было уже поздно. - Ты вообще зачем здесь, сволочь? На неделю без горячей пищи! - и Шмидт размахнулся рукой в кожаной перчатке, чтобы ударить, но позади него послышался голос атташе и надо было срочно спешить, идти к нему. Но Шмидт внезапно увидел, что всю эту сцену наблюдал со стороны человек в костюме с галстуком, и вот, оказывается, этим человеком был не кто иной как майор Куракин! "Ну надо же!" - изумился про себя Шмидт. - "Чего только не бывает в жизни".

Отредактировано Erich Schmitt (12.08.2018 23:07)

В голове Шмидта постепенно начал подниматься какой-то гул, а на душе лежала тоска. При этом он осознавал, что майор не настолько великодушен, чтобы прощать, даже раскаявшихся, врагов, и не настолько отзывчив, чтобы испытывать признательность к лояльным людям (то есть называвшимся таковыми), даже если бы они предотвратили опасность. Поэтому Шмидт мечтал только о том, чтобы живым выпутаться из этой истории. Место же, в которой он оказался, отнюдь нельзя было принять за осуществление его надежд. Если бы не внезапное чувство страха, он бы снова задремал, прикрывшись рукой, однако, даже одежда мало защищала от промозглой сырости подземелья. Но Шмидт понял, что ему надлежало делать дальше — терпеливо снести то, что ему предуготовила судьба, умолчав о том, что ему было известно о заговоре, чтобы не подвести других. Утомленный происшедшими событиями, он сделал вид, что слегка запамятовал о происшедшем, а может, его слишком хорошо вразумили арестом.
- Вообще-то, встречались, но тогда я не знал, что вы - это вы... - рассказывать подробности не хотелось. Он поднял наконец голову и посмотрел на Куракина, с изумлением заметив, что тот в свою очередь смотрит несколько иначе, чем прежде, скорее с заинтересованностью, как будто на самом деле пытался понять. Потом майор заговорил, гипнотизируя глазами. Его голос звучал как у робота, заставляя подчиняться.
— Правда всегда проста, - Шмидт проговорил в ответ медленно, усталость давала о себе знать. - Вы силой тянете людей в светлое будущее, против их воли, так или иначе, а я стремлюсь открыть им глаза на то, что происходит вокруг и научить жить свободно и думать своей головой. Так кто из нас после этого чудовище? Да, я знаю, здесь в этом вашем месте, на Лубянке, многие умерли. Но смерть все мы заслужили, когда только родились на свет. А вот то, какую жизнь мы заслуживаем, зависит лишь от нас самих. Жизнь бывает хуже смерти.
Шмидт говорил уверенно — он отвечал, а не спрашивал. Однако Куракин тоже не считал себя учеником, но считал учителем — он знал за собой право спрашивать, а не отвечать. Вначале все шло, казалось бы, так, как и рассчитывал майор. Правда, Шмидта немного смутило то, что сам майор лично не проявлял пока злобных действий по отношению к нему. Вот Шмидт снова внимательно всмотрелся в лицо Куракина, и ему показалось, что черты этого лица потеряли былую суровость. И вдруг ни с того ни сего Эрих рассказал ему, что родился в такой-то семье, жил и учился там-то, получал высшее военно-дипломатическое образование там-то. А потом, когда поступил на работу, с ним стали происходить разные приключения. Упомянул и о том, как они втроем с Лангсдорфом и Циммерманном однажды спасли целый город от нападения террористов Страха, потом как хотел выполнять важные задания для ООН, но его не взяли, попросив пока поработать помощником военного атташе.
— Здесь, в советской стране, вас интересуют не люди, а ваша карьера, ваши прихоти, которые для многих — неиссякаемый источник горя. Неудивительно, что через некоторое время и мне пришлось увидеть, как трудно и тяжело живут здесь простые граждане. Вот тогда-то я и решил помочь западным представителям отменить насовсем, или хотя бы ослабить советский строй. — Шмидт говорил глухо, тщательно подбирая слова. Передохнув, он продолжал:
— Больше я ничего не скажу вам. Участие в заговоре конкретных дипломатов и послов — их тайна, и я не имею права раскрывать ее.

Отредактировано Erich Schmitt (13.08.2018 22:15)

Когда Куракин подошёл к сейфу и принялся копаться внутри, весь его вид, казалось, говорил: "Ну что, ты все еще намерен противиться мне?" Прошло несколько минут, и майор повернулся обратно, держа в руках большие клещи. Шмидт хотел насмешливо поинтересоваться, не намерен ли его новый знакомый заняться ремеслом мастера по ремонту обуви, но вдруг язык застыл в гортани, и он промолчал. Видимо, тот посчитал, что времени на раздумье у Эриха было предостаточно, и решил сам приниматься за работу, ну что поделаешь с таким упрямцем? Шмидт, не отрываясь, смотрел, как к нему приближается железо, которым допрашиватель хотел разбудить разговорчивость задержанного. Когда впечатление было произведено, Куракин осторожно подошел вплотную. И перевел взгляд на арестованного. Потом поднес свое страшное орудие к самому лицу Шмидта, зажав его нижнюю челюсть, наверное, этим весьма действенным способом он уже не раз преодолевал оцепенение, сковывающее язык тех, кто, по мнению майора, нуждался в его услугах, затем страшно тихим голосом проговорил:
- А давай теперь я тебе глаза открою, на моём веку таких вот, как ты идейников было немало.  Но все они в конечном итоге осознавали, что система наша нерушима, а тот, кто попытается вывести её из строя сам окажется раздавленным ею.  Понимаешь меня, солдатик?
— Стойте, вы, раб системы! — неожиданно даже для самого себя заорал Шмидт, и столько чувства было в этом крике, что Куракин, на миг застыв, удивленно посмотрел на него.
Шмидт стал очень бледен, как полотно, по лицу его струился пот, а в расширенных глазах поблескивал испуг…
— Убирайтесь отсюда! — прохрипел Шмидт, и сам застыл без движений, тяжело дыша. Остановившийся взор его был прикован к клещам…
- И ты значит думал, что ты со своими подельниками.... сколько вас, м?  Сможешь остановить могучую советскую машину?  Ты либо болен, либо глуп, Эрих.  Сколько вас было?!  Кто помогал?!  Имена!!!  Фамилии!!! - в гневе, бешено пронзая задержанного огненным взглядом, обрушился на него майор.
Такое поведение, способное испугать до ужаса даже любого стороннего наблюдателя своей кажущейся беспричинностью, на самом деле имело весьма веские основания. Когда Шмидт, с зажатым клещами подбородком, не мог убрать глаза от страшного, жуткого лица, то ему показалось, что стены зашатались, потолок стал стремительно падать на него, а где-то вдалеке раздался демонический хохот. Да, Куракину очень хотелось выглядеть грозно, и поэтому — страшно.
Послышался негромкий звук клещей, и челюсть Шмидта хрустнула. От боли он завопил так, как будто на самом деле в него вселились дьяволы. Дикий вопль огласил помещение. У него это вышло как-то истерично, ведь ему и в самом деле было очень страшно, вероятно, таков страх здоровых людей перед вооруженными помешанными. И этот страх, витая в воздухе, казалось, нашёл почву, где бы ему можно было прорасти. И неожиданно поведение майора разозлило Шмидта, он искривился в зловещей улыбке, пытаясь вырваться из хватки пыточного инструмента. В голове разом взрывались и гасли тысячи солнц. Свет ламп померк. Стало как-то странно расплывчато, и в дрожащем воздухе угрожающе нависло только лицо майора.
Когда боль немного поутихла, Эрих прошипел:
— Можно подумать, что допрашивать и пытать — такое хитрое дело, что доступно лишь вашему утонченному уму. Погодите же!.. Я еще расквитаюсь с вами, вы, глупец! Вы, сами, наверное, замешаны в чем-то преступном, быть может, вы сами замышляли что-то и теперь собираетесь, будто случайно, убить меня, чтобы я не выдал кого-нибудь из ваших! - и, откашлявшись, добавил так: - Но если я пойду и долиною смертной тени, то не убоюсь я Зла...

Отредактировано Erich Schmitt (15.08.2018 00:47)

- Что тут такого, Библия это самая великая книга в мире… - Шмидт не проговорил, а проскрипел эти слова, как ржавый робот. Было очень больно в челюстях, как будто его долго избивали. Затем, Куракин взял его за подбородок, пригнул к себе и стал уговаривать сознаться. При том угрожая расстрелом. Это были очень злобные, проникновенные слова, которые затронули Шмидта и показались ему не лишенными смысла. Минуту он смотрел на майора, а потом устало покачал головой:
- Раз вы всё знаете, бесполезно сознаваться…
Куракин ещё несколько времени созерцал его вид, и снова отошёл к сейфу. Порылся там, а Шмидт задрожал в ожидании новых сюрпризов, они не замедлили явиться, в облике странного предмета, похожего на древнюю палицу. Ничего хорошего это не предвещало. И вправду, майор многозначительно и красноречиво поиграл этой палкой перед Шмидтом, опять уговаривая рассказать всё.
- Я же говорю, зачем вам моё признание, если у вас и так есть то, что вам нужно? – до крови, закусив губу, чтобы снять приступы боли, захватившие голову, ответил Шмидт, но Куракин взмахнул палицей и атаковал его по ноге, чуть ниже колена. Это было неожиданно и больнее первого удара. Шмидт взвыл как животное, подскочил вверх, перекрутился от боли, упал на пол и начал кататься туда-сюда, как сумасшедший в психушке, выкрикивая какие-то неразборчивые звуки, со стороны могло показаться, что он лишился дара речи и останется таким навсегда, тут уже ничем не поможешь. Помещение вновь огласили дикие завывания, похожие на самый настоящий звериный рык от ужаса, наконец Эрих медленно обрёл возможность говорить, хотя его голос был далёк от прежнего самоуверенного, он продолжал сопротивляться:
- А-а-а! Ты сломал мне ногу, ты, ублюдок!!! – вопил он диким криком, всем своим видом, ужимками лица и беспорядочными движениями похожий на первобытного дикаря, - Защищаешь народ? Да ты и есть самый настоящий бандит и убийца, от тебя защищать людей надо! Чёрт, больно-то как! И всё ради признания? – последние слова вырвались сами, когда он полз по полу подобно змее. Схватился за стул, приподнялся и обернулся к Куракину:
- Не дождешься!
И прыгнул на стену, в падении направляя голову прямо на неё. Виски расколол удар, перед глазами словно мелькнуло изображение испорченного старого компьютера и погасло. Мир перестал существовать для Шмидта, который только что предпочёл потерять сознание и упасть в обмороке, только чтобы не видеть окружающей реальности.

Жестокий удар ноги обрушился на него, он подскочил от него, как под током, но всё равно исполнил своё намерение и с размаху налетев на стену, постарался сделать так, чтобы убиться об неё головой и сразу отключиться, что в общем-то удалось. На одно только краткое мгновение пронзила острая боль, которая впрочем в тот же миг прошла и он погрузился в приятное небытие, из которого совсем не хотелось выбираться навстречу реальности жестокого окружающего. Сначала перед глазами было просто темно, потом эта темнота стала приобретать какие-то очертания, и он понял, что куда то движется, хотя не мог это сделать будучи на месте. Одновременно и двигался и нет. Пространство вокруг него менялось, оно выглядело очень странно, необычно, как будто в другом мире. Да так и есть. "Я пробил стеной голову и сейчас меня уже нет в живых на этой грешной и бренной Земле, я умер, ну что ж, это лучше, чем быть игрушкой для битья в руках этого жуткого Куракина, чтоб его самого растерзали силы ада за то, что он плохого сделал разным людям, ведь он наверняка злодей и пытал, мучал, убивал многих..."  - примерно такие мысли посетили Шмидта, он попробовал пошевелиться и вдруг понял, что у него как бы и нет тела, но страха не было от такого впечатляющего открытия, он всегда знал что между Землей и другими мирами существует более тесная связь чем привыкли считать обычные люди, поэтому почти не удивился. Становилось светлее. "Этого не хватало!" - мрачно подумал он и внезапно ощутил себя в огромной пустоте светлого пространства, причем непонятно как держась там абсолютно без усилий, и как ни странно, не хотелось впадать в панику, кричать: "Спасите, помогите!" или  что-нибудь подобное. И вдруг Шмидт понял, что ему хотелось бы сейчас увидеть своего отца, который погиб во цвете лет от руки предателя, но не успел удивиться этой мысли, как почувствовал рядом чье-то присутствие и осознал, что желание сбылось. На всякий случай он спросил, не понимая, как может говорить, ведь у него нет тела:
- Отец, это ты? Но ведь ты умер... Мы похоронили тебя...
- Да, это я! - где-то далеко и в то же время близко был ответ, словно возникший в глубине сознания. -Запомни, сын, жизнь - это как страница книги, закончилась одна и начинается другая, никто из людей не умирает.
- Но как же я? Где я? Этот страшный Куракин чуть не запытал меня до смерти, и вот я захотел сам уйти в мир иной, чтобы избавиться от его пыток...
- Ты будешь жить! - торжественно раздались в незримой и непостижимой глубине слова. - Ты ещё не сделал всего того, что тебе предначертано на Земле, а поэтому вернешься обратно.
- Нет, я не хочу! - возразил Шмидт. - Мне нравится здесь! И я хочу остаться здесь!
- Это не нам судить, всё предначертано свыше. Тебе суждено прожить долгую жизнь. Прощай... - и отцовский голос стал отдаляться, растворяясь в пространстве.
- Постой, отец, не уходи! Я не хочу снова терять тебя! Не уходи! - но всё было напрасно. Мир вокруг в очередной раз менял свои формы и цвета. Становилось как-то иначе, чем было раньше. Более холодно, что ли... Возвращался мрак и серость... "Нет, я не хочу возвращаться обратно, в руки этого злодея, я хочу умереть!" - мыслил Шмидт, однако ему не суждено было дождаться исполнения своего желания именно сейчас. Возвращаясь в неприятное бытие, он отказывался понимать, почему так мало, почему его не оставили, а решили вернуть, и какие высшие силы решают это...
Пробуждение было болезненным. Как сквозь сон, дрожало всё вокруг, и откуда-то раздавались шумы, в ушах звенело, сначала тихо, потом всё сильнее и сильнее... Была одна лишь только звенящая тоска... Странные чувства одолевали его, когда он снова почувствовал себя в своем привычном облике, но тут оказалось, что его пробудил своими подщечинами майор:
- Ожил, сволочь? -  спокойно спросил Куракин, со стальным взглядом, -  Не повезло тебе.  Рана твоя неглубокая и ты не умер бы, даже, если бы захотел, а вот теперь слушай меня!  Ты привязан к стулу, который привинчен к полу.  О чём это говорит?  О том, что повреждения тебе смогу здесь наносить только я.
Шмидт слушал, обреченный страдать дальше. Но он всё ещё не сдавался.
- Да пошёл ты... - проговорил он в ответ и мрачно сплюнул кровавую слюну изо рта прямо на майора, но тот, словно ожидая нечто подобное, снова ударил его своей стальной палкой, да так, что сразу вернулась боль.  Да какая, будто весь мир опять перевернулся.
- Вопрос к тебе будет тот же:  имена и фамилии сообщников!  - тем временем продолжал Куракин. - Задумаешь валять дурака и корчить из себя психа, тебя тут же определят в палату №0.  Знаешь, что это такое? - майор внимательно всмотрелся в лицо задержанного, -  Но, это будет потом.  А перед этим я сделаю тебе волшебный укол, после которого ты мне не только своих подельников, но и убийцу Кирова в тридцатые годы сдашь!
Шмидт закашлялся от боли в ребре, но через минуту нашёл новые силы, чтобы ответить:
- Я давно хотел увидеть своего погибшего отца, с которым не успел проститься, потому что он погиб внезапно... Понимаете, увидеть бы его ещё хоть раз... И сейчас я видел его, и он сказал, что никто не умирает, смерти  нет, понимаете? Смерти вообще нет! Никого нельзя убить! - он говорил медленно, как будто заново учился говорить после всего пережитого. - И вы не сможете! Поэтому плохи ваши дела, вы, убийца, все ваши жертвы живы и только ждут встречи с вами... А участие в заговоре дипломатов и послов... - он снова стал кашлять, на этот раз очень долго. - Я уже говорил, что это их тайна, которую я не смею никому открыть. Да и потом, если вы знаете, что я помогал им и есть доказательства, зачем вам моё признание, мне бесполезно сознаваться, моя вина уже доказана. Так что делайте что хотите, от меня вы больше ничего не услышите.

- О, да у вас в Советском Союзе много чего нет, например спокойной нормальной еды и жизни, люди не смогут процветать, когда у них тирания, им для процветания нужна свобода... - кое-как прохрипел Шмидт, падая головой вниз и не удерживаясь уже на стуле, он повалился мешком и так валялся. - Не упоминайте имени моего отца! Я вам не позволяю! - он произнес с величайшим трудом, но Куракин словно не обращая  внимания на его слова, снова принялся за своё, на этот раз он превзошёл самого себя, если раньше старался, то теперь оказался просто на высоте, сделал такое, чего никто не ожидал, ударил четыре раза четырьмя ударами и было очень больно, Шмидт снова начал дергаться от боли, когда майор применил свой наверное самый грязный приём. Шмидт уже сходил с ума по настоящему от всего этого. Содрогаясь и нарушая правила гравитации даже на стуле, он снова прохрипел как старик:
- Бумага... Зашита внутри жилета... Справа под кармашком... Там всё... Доволен ты, мразь, скотина, дегенерат?

Шмидту от боли и ненависти казалось что на полу начал просачиваться темно серый дым, больше напоминающий туман. С каждой секундой волны этого тумана становились все чернее и плотнее. Словно щупальцы какого-то гадкого растения, они тянулись к потолку. Но  так и не достигли потолка, в мгновенье ока, они сжались, будто от резкой боли, охватывающей его повсюду, и превращаясь в одну черную массу, словно пряча его от солнечного света, которого тут не было. Лишь два глаза, злобно горели в этой кромешной тьме. Гримасы лица выражали страшные страдания. Воцарила тишина. Здесь стало ужасно холодно, и странно почему не пошел пар из-за рта. Затем раздались слова ненавистного Куракина:
- Конечно доволен, а также доволен будет весь Советский Союз, -  он взял Шмидта за горл, чтобы ему пришлось смотреть в глаза, -  молодец, солдат, сознательный!
- И всё равно так нельзя... - его собственный голос казался очень тихим, как писк маленького прибора. - Это грех... - и снова захотелось упасть и лежать не вставая.
Посмотрев найденные бумаги, майор усмехнулся:
- Молодец, парень!  Планы были прямо грандиозными!  Однако...
- Советник посольства Германии... Атташе Австрии... Консул Финляндии... Вице-консул Румынии... Послы настоящих стран Словакии, Хорватии, Венгрии в эмиграции... Это очень великие и знаменитые люди... Они вам этого никогда не простят... Министр Японии по делам Сахалина и Курил эта госпожа она станет вашим смертельным врагом навсегда... Вас убьют, но мне вас не жаль... - ещё тише проговорил Шмидт, и вдруг захаркал кровью, его вырвало прямо на пол и конвульсии усилились достигнув пика. Он умирал...
Странно, но тот, кто был по ту сторону этого противостояния, отошёл в сторону. Скрипнули петли и двери приоткрылись. Скользнула фигура в черном мундире. Она отдаленно напоминала Шмидту что-то знакомое, но, увы, это была лишь жалкая копия воспоминаний. Попытка быть похожим на истинное величие. Это был один из служителей Империи Зла. Ему выпала огромная честь лично принять успех Куракина, и он был на седьмом небе от счастья. Наверно уже несколько лет он верой и правдой служил дьяволу, и его наместникам на земле - советским правителям, но тот, похоже, не замечал этого. И вот такая удача...  Посмотрев на Шмидта, Куракин усмехнулся:
- Хранит тебя твой бог, сволочь.  Или отец, с Того Света, -  тебя забирает твоя немецкая сторона, представители которой будут здесь через пару часов.
Он даже пошёл на жест доброй воли, молча разрезал верёвки.  Шмидт лежал трупом, но когда его освободили, сузил свои глаза и вновь прошипел:
- Я же говорю, не смей произносить ничего о нём! Вы все обречены! - он вздрогнул, улавливая ноты гнева, секунду молчал, словно обдумывая ответ, а затем добавил: - Отлично, а теперь убирайся! - и снова закрыл глаза, после чего упал мешком на пол...