Я уже понял: поспать нормально не получится.
Лицо матери, иссеченное ранними морщинами, волосы, падавшие на белый лоб. Толпа, текущая по улицам городов – чудовищная неостановимая толпа. Пляж, над которым по известняковым обрывам тянулась огромное, на английском, предупреждение: «Просьба полиции: не заниматься любовью!» И еще что-то, скомканное, перепутанное, набросанное обрывками...
От сознания своей ничтожности в необозримом море человеческих судеб я вышел на улицу из Госпиталя и потянулся за сигаретой.
Нельзя пошевелить цветка, звезду не потревожив…
«А ну…» – хмыкнул я и пять раз ударил ребром ладони по перилам. Интересно, что в прошлом году видел над рекой в Швейцарии Циммер?… Диаметром в метр… Но не бывает таких шаровых молний…
Сказок в мире больше, чем законов физики, ну их к черту. Я стоял под деревом не очень далеко от входа в Госпиталь, стараясь ни к чему не притрагиваться. Пытался сжать веки, забыться, но странные тени, неясные силуэты плыли передо мной – по кругу, по кругу… Шаги, шепот неясный… Приподнявшись, глянул в пульсирующую, прыгающую в разрывах тьму… Конечно, никого… Кейт на лечении…
Но свет под соседними деревьями…
Я всматривался.
Газовый шлейф… Туманное мерцание… Нечто призрачное клубилось во тьме, обвивая листву… Ни на секунду не оставалось в покое… Трепетало, как пепел костра, как волшебная ткань на сквозняке… Пульсировало невнятно, отбрасывая отсвет…
Ну, вот, отдохнул, набрался здоровья… И пожалел: нет дождя… Людей позвать?
Но позвать не успел.
– …свет.
Я замер.
Откуда Кейт?
Почему Кейт? Почему свет?
А невидимая Кейт повторила:
– …свет, – и тогда только до меня дошло – не она это говорит. Это невероятным голосом Кейт повторил кто-то:
– …свет.
Я не выдержал и подошел поближе.
Нежный газовый шлейф дрогнул, будто на него ветром дохнуло.
Медленно расползаясь по траве, он, как сухой туман, затопил нежным свечением каждую впадинку, заставил светиться каждую травинку. Что-то пискнуло, затрещало электрически. Острые покалывания пробежали по коже.
– Вы кто?
Разумеется, я не ждал ответа, но голос прозвучал:
– Ты не поймешь ответа.
– Это ты, Кейт?
– И да, и нет. Выбери ответ сам.
– Почему сам? Разве вы не можете ответить?
– Ты не поймешь ответа.
– Но я же слышу вас. И даже, кажется, вижу. Почему я не пойму ответа?
– Выбери ответ сам.
– А-а-а… – догадался я. – Это все нервы… Вы, наверное, моя собственная галлюцинация…
– Выбери ответ сам.
Я дотянулся до новой сигареты, достал её, размял ее в пальцах и подозрительно всмотрелся в кусты – не прячется ли там кто? И снова спросил:
– Вы кто?
– Ты не поймешь ответа.
– Но раз мы слышим друг друга… И говорим на одном языке… Значит, нас что-то связывает?
Ответа не последовало.
– Наверное, разум, – догадался я.
Сейчас, в одуряющей духоте, в спиртовом мерцании пульсирующего вокруг сосны призрака любая ассоциация вызывала у меня ужас.
– Твоя реакция определяет твою ступень.
– У Разума есть ступени?
– Я насчитываю их семь.
– На какой нахожусь я?
– Ты вступаешь на третью.
Я нащупал зажигалку в кармане. Если призрак говорит о семи ступенях, это может означать, что сам он их давно прошел. Интересно, доносится голос до других людей? Неужели это шутки?
- Могу я уйти?…
– Твоя свобода не стеснена.
Уже хорошо, я нервно хмыкнул про себя. Только ведь это слова… Чувствуя неприятное стеснение в груди, я все-таки обошел это место…
Никого.
Темно.
Похоже, я действительно разговариваю с призраком.
Странно, эта мысль не успокоила. Раскурив третью сигарету, я с упорством идиота повторил вопрос:
– Кто вы?
– Ты не поймешь ответа.
Похоже, мне не собирались уступать.
– Откуда вы?
– У Разума одна родина.
– Что это значит?
– Ты не поймешь ответа.
– Но почему?
– Дети не всегда понимают слова взрослых
– При чем тут дети? Они вовсе не дураки. Любому ребенку можно растолковать самое сложное понятие.
Голос проговорил:
– Ты когда-нибудь возвращался в детство?
– В какое детство?
– В свое собственное.
– Я не умею возвращаться в детство в буквальном смысле. Время необратимо. Этого никто не умеет. Как это – вернуться в детство?
И зачем? – спросил я себя.
Чтобы снова чувствовать холод пустого дома? Чтобы…
Нет, сказал я себе, я не хочу возвращаться в детство.
Я вспомнил о матери, и сердце моё больно сжалось. Нет, я не хотел туда возвращаться. Даже в разговорах часто избегал этой темы.
– Детство… – пробормотал я. – Что в моем детстве?… – Я не знал, к кому обращаюсь. – Личный опыт всегда остается только личным опытом. Разве не так?
– Вспомни.
Голова закружилась.
Я увидел широкую улицу.
На выщербленных ступенях протестантской кирхи сидел Лангсдорф. Деревенский мальчик в заношенной рубашонке, в подвернутых, великоватых для него штанах, на корточках примостился у его ног, заворожено следя за кончиком хворостинки, которой тот рисовал на пыльных ступенях странные чертежи. Пассажиры давно вернулись в автобус, нагулявшись после двухчасовой непрерывной тряски, не торопился только Генрих, казалось, он не слышал окликов: «Эй, Архимед!.. Закрывай семинар!.. Генрих, черт тебя!..»
Спокоен был лишь водитель автобуса.
Грузный, морщинистый, он тяжело сложил на руле руки. Он не ругал и не торопил никого. Только повернул голову, когда Лангсдорф, наконец, поднялся в автобус.
Что-то незримое соединило грузного водителя и Генриха, все в автобусе это вдруг увидели, уловили. Каждый пусть на мгновение, но вернулся на ту свою единственную улочку, к тому единственному человеку, который когда-то, как вот только что Лангсдорф, сидел рядом с ними, и чертил на ступенях странные волшебные чертежи.
Я тряхнул головой. Так-то так, но я впрямь чувствовал себя ребенком. Будто заигрался под закрытым окном, а окно внезапно растворилось, и выглянул странный, видно, не злой, человек. И видно было, что готов он ответить на любой вопрос, только не теряйся, спрашивай, а я растерялся и не успел спросить…
– Мое детство – это мой опыт, – сказал я вслух. – Зачем вам чужой опыт? Вы что, не знаете, что человеческий опыт на восемьдесят процентов замешан на лжи?
– Дети лгут, – все так же непонятно ответил голос. – Однако не их ложь разрушает миры.
– Это и у вас так?
Я замер. В моем невинном вопросе таилась ловушка.
Будто в чистую воду бросили горсть песка – пульсирующий шлейф, расползшийся по траве, замутился… Темные струи разматывались по спирали, рвались изнутри, бились под какой-то невидимой, но, несомненно, прочной оболочкой… И перед этой безмолвной, как вечерние зарницы, чудовищно непонятной борьбой я действительно почувствовал себя ребенком, который нес всякую чепуху и не нашел главного вопроса…
Проснувшись ближе к утру на кресле рядом с дверями врачебной палаты Кейт, я вспомнил всё.
Вокруг царило все та же обстановка. С ума можно сойти. Тут скоро не просто таинственные голоса начнешь слышать, тут скоро видеть начнешь.
Что-то мучило меня, заставляло настороженно вскидывать голову.
Да нет, ничего… Коридор как коридор… Кресла… Столик с журналами… Делом займись, сказал себе я. Пораскинь мозгами… Где это видано, чтобы обыкновенная слуховая галлюцинация оставляла следы?…
Но я уже чувствовал, что начать работать сразу не удастся. Такова структура текущего момента, как любил говорить Курт Воннегут. У меня имеющийся в виду момент растянулся больше чем на одну ночь. И что теперь? Бегать по городу? Сходить с ума? Орать глупости?
Я встал и бесцельно прошелся.
Что я искал? Я сам не знал этого. Может, просто хотел устать, почувствовать настоящее утомление.
Собиратель опыта, раздраженно вспомнил я. Что кому-то от нашего лживого опыта? Кто-то из исследователей, раздраженно вспомнил я, оценил опыт человечества примерно в десять в двадцать третей степени. Неплохая величина. Интересно, какой процент опыта занимает откровенная ложь?
Я запутался.
Я не понимал себя.
Единственное, что знал точно – надо заняться опросом местных жителей, как и полагалось, или тут действительно можно сойти с ума.
Ага, ухмыльнулся. Собиратель, коллекционер чужого опыта.
Но как же Кейт? Нельзя оставлять её здесь одну без присмотра. Вдруг что случилось?
Поэтому я медленно подошел к дверям и, неслышно приоткрыв, вошёл прямиком к ней…
Отредактировано Erich Schmitt (01.12.2019 01:22)