Интересно, если бы сразу сбывались наши тайные желания, хорошо бы это было? Пожелать бы себе Тунца весом больше двухсот килограммов, вот от сих до сих. Чтобы этого Тунца много дней подряд можно было использовать в качестве закуски к пиву. Печально, что такие Тунцы стоят под два миллиона долларов.
Ритины слова поначалу заинтересовали меня, я смотрел на нее жадно, масса сомнений мерцала в черных выпуклых глазах, как козырьками прикрытых крыльями бровей. И с новой силой почувствовал какую-то непреодолимую, трудно объяснимую неприязнь к её взгляду. Но потом она с неожиданной силой нанесла удар, и мне пришлось в свою очередь упасть поодаль. Да так, что вставать совершенно не хотелось. Сил не оставалось даже на голос. В глазах Мир помутился, пелена боли заставила позабыть всё остальное. Она сменилась чёрной пропастью, а когда через несколько минут (или часов?..) пространство снова обрело привычную форму и цвет, мне отчего-то подумалось, что таким манером можно было бы даже сломать ногу. Это ж, считайте, три месяца свободного времени. А хорошо сломать, так все пять. Больничные идут, со службы не выгоняют. У нас один чудик так поломался, что, пока его лечили, докторскую диссертацию успел написать.
А если сломать судьбу?
Есть причины?
У кого их нет.
- Говори за себя, - прохрипел я.   
Рита будто поняла что-то. Мне даже стало легче. Я всегда был такой: никакая ругань на меня фактически не действовала. И подумал: может, все-таки правы люди? Может, мне не оставаться в огромном городе, а плюнуть на все и смотаться в Гренландию, на Шпицберген или острова Новой Земли? Говорят, там тоже не скучно. Куда-нибудь за самый Полярный Круг. Забыть про черные дыры, квазары, метагалактики, выбросить из головы дурацкие теории.
Был такой норвежский или датский художник-любитель, точнее любитель всех на свете художеств, бородатый, как викинг, и такой же замкнутый, который отправился примерно туда же. Там сначала он стал владельцем магазина. Сразу решил так: приходи, бери, что нужно, рассчитаешься, когда сможешь. И приходили. И брали. И оставались довольны. И рассчитывались, когда могли. Только придирчивому начальнику местной полиции начинание страшно не пришлось по душе. Но зато человек на досуге открыл для себя существование живописи, или того, что он сам считал живописью. Все, абсолютно все приводило в восхищение, он приглядывался к каждой линии. Рисунок какого-нибудь деревенщины из села рождал в нем не меньшую бурю, чем Брахмапутра кисти Николая Рериха. Слух о невероятной коллекции, обрастая невероятными деталями, облетел все окрестности. Известный художник, приехавший туда, пришел знакомиться. Прямо с порога он впал в ужас. Стены неприхотливой квартирки были сплошь обклеены репродукциями, среди которых Шагал соседствовал с Герасимовым, а никому неизвестный мазила с Пикассо.
«Вкус, где вкус?» – ужаснулся художник.
«Какой вкус? Красиво. Это же искусство».
«Какое, к черту, искусство! Я же не сумасшедший».
«А я угощаю».
Художник сердито сел.
Выпили. Норвежец наконец, смирился: «Ты что-то знаешь. Рассказывай».
«Ну, чем не пришелец?» - подумал я. Тесная комнатушка, гнусные репродукции, сияющие глаза.
И взглянул на Риту. Её-то какие желания томят?
– Все женщины хотят любви, разве не правда? Но дело в другом… - я снова хрипло начал кашлять. – Император Калигула так любил своих сестер, что спал с ними, а потом хотел их убить, но не смог. Император Нерон так любил свою мать, что тоже спал с ней, а потом захотел её убить и смог… Значит, в каждой любви, кроме самой любви, есть ещё очень много чего… Тебе-то, что тебе пришло в голову? Да делай что хочешь! Возьми свой нож и делай что хочешь. Лучше пусть погибну я, чем другие люди…
Новый приступ кашля и боли, я почувствовал привкус крови во рту и секунду спустя уже отплевывался в сторону…

Отредактировано Erich Schmitt (01.12.2019 00:04)

Каждый в жизни совершает много зла. Меня никогда не отпускало странное подспудное чувство, что любая профессия, как бы это сказать… все же не совсем настоящая. Разве увлечения мешают нашим занятиям? Не знаю… Наверное, нет… Упорядочивать информацию, признайтесь, это все же не худшее из многих человеческих занятий.
Король в мантии, с жезлом в руке. Королева с цветком. Лисица, прыгающая через огонь, старик, его раздувающий. Вдали замок с высокими башнями. Но философский камень мы не нашли.
Остальное происходило как будто в тумане.
- Ти есть кляйне шайзе... - чуть ли не  брызгая кровью из глаз от боли, проговорил я. - Ти есть глюпий, и не знайт ничего! Воль нах хаузе! Лос! Лос! – я замахал рукой в сторону дверей. - А когда я возвращайтся из Шпиталь, я вешайт ти на самый близкий латерненпфаль! Швайнехундин!!! - вцепившись руками в стол, я кое-как поднялся на ноги и вдруг с бешенством отшвырнул его в сторону. Недоеденные куски Пиццы, посуда, столовые приборы, высокие кружки и прочее - всё полетело вниз на пол с отчаянным грохотом. Где-то вдалеке послышались возмущенные голоса, но мне было наплевать. Пусть все они делают, что хотят. В конце концов, им и так заплачены хорошие деньги, которых достаточно для возмещения ущерба.

***

– Не помешаю?
Я махнул рукой. Мне уже было гораздо лучше. Чувствовал себя почти нормально. Просто вставать не хотелось. Доктор Ратцингер устроился на стуле рядом с моей постелью.
– Эрих, ты никогда не задумывался над тем, почему человек мыслящий разделен на нашей планете на несколько весьма отличных друг от друга видов?
– С точки зрения кролика или тигра, – возразил я, – это, наверное, не совсем так.
Доктор Ратцингер фыркнул:
– Даже в этой комнате находится сейчас два вида людей. Я представляю более древний, почти вымерший, а ты – новый, который, подозреваю, и завоюет окончательно всю планету. Мы действительно совершенно разные люди… Это так. Мы и не можем не быть разными. Такие люди, как я, жили нелепой надеждой, это не могло не изменить нас. И изменения эти, замечу, коснулись в нас как раз того странного и загадочного, что передается от одного человека к другому вместе с его кровью и плотью, но никогда при этом не является ни тем, ни другим. Как электричество. Все знают, что оно зажигает лампу, вертит колеса поездов и турбины, но никто не может сказать, как оно выглядит… Разрушенные дома, можно восстановить, вместо потопленных кораблей можно построить новые, вот только человека нельзя ни вернуть, ни восстановить… – Он усмехнулся: – Соорудить человека, в общем–то, проще простого, и уж конечно, проще, чем, скажем, срубить дом или вырезать деревянную табакерку, но некоторые вещи, делающие человека человеком, соорудить нельзя. Те, кто, как я, все мы сейчас – ископаемые, нечто вроде шумерских городов или римского Колизея. Я говорю это потому что, гуляя по улицам, обращаю внимание не только на рекламу, но и на людей. И мне все больше и больше кажется, что они – другие.
– Не понимаю…
– Мой вид, – терпеливо пояснил доктор Ратцингер, – развивался более миллиона лет. Он питался личинками и жуками, зернами и кореньями, мясом и рыбой, он испытывал голод и жажду. Руки и мозг, способные изменять мир, сделали нас людьми, но эти же руки и мозг постепенно отняли у нас наше же истинное дело. Символ сегодняшней жизни – машина. Вся наша жизнь отдана на откуп машинам. А ведь люди моего вида участвовали в создании так называемой культуры непосредственно. Каменотес, ремесленник, ученый… А вот ваш вид, кажется, навсегда утратил связь между собой и вещами. Вещи вам выдает машина, которую вы замечаете лишь тогда, когда она останавливается. Цветение яблони или восход солнца над океаном оставляют вас равнодушными. Люди, подобные мне, знали истинный вкус хлеба и соли. Они умели любоваться цветком, восходом или прибоем. Они не знали точно, что именно связывает их с цветущим деревом, но они чувствовали, догадывались – такая связь есть… А вы… Вы едите химию, пьете и дышите химией. Жизнь для вас сосредоточивается в местах для развлечений. Ваши фрукты давно утратили естественный вкус, а ведь когда–то они были такими же шедеврами природы, как мозг Шекспира и Леонардо. Вы – другие. Не умея воссоздать даже самого крошечного моллюска, вы научились разрушать целые миры.
– У нас были учителя, – хмыкнул я. – Вы же не принимаете меня за идиота?
– Нет, ты не идиот. К твоему счастью, щитовидная железа у тебя в порядке, организм в меру напитан йодом, эндокринные железы функционируют тоже нормально. Я военный врач, можешь мне верить. У тебя хороший организм, я не первый год слежу за его состоянием. Твоя кожа к тому же не пигментирована, и эдисонова болезнь тебя минула. Ты совершенно нормален, Эрих но нормален не в нашем смысле…
Он хотел продолжать, но я в бешенстве ударил кулаком по тумбе:
– Замолчите!
– Ладно, – сказал он и, замолчав, медленно покачал головой.

THE END I`LL BE BACK